Текст песни: Маравихер

Был вечер так тих и волны наполнены грустью, играл где-то вальс и светила

большая луна,

А на берегу, где тихо, безлюдно и пусто, сидела мадам и скучала в беседке одна.

А наш Маравихер, красавец фартового вида, как раз в этот час любовался

прибрежной волною.

Увидя её ожерелье, кольцо и прикиды, подумал: «Она этот вечер пробудет со мной.»

В беседку зашёл и просил по французски пардона, сгодилось вору, что в Париже

шмонал косяки,

И сердце её колокольным наполнилось звоном, что ежели б ушёл он,

она б умерла от тоски.

Она же плыла и всё нюхала белую розу, на море глядя через модный голландский

лорнет.

И он ей сказал, как поэт, сочиняющий прозу, ему бы в театре читать за Шекспира

сонет,

«Мы с вами пойдём до заката, что на горизонте, оттуда плывут серебряные облака.»

Жемчужным дождём вдруг пролился на шёлковый зонтик, который сжимает нежная с

перстнем рука.

И дождик пошёл, но им сухо в беседке под крышей, вдали пароход загудел,

как заваленный мент.

Она говорила, а он её вовсе не слышал, он знал, что зовёт на чаёк — это клюнул

клиент.

Зовёт и молит: «Проводите до дома, мне плохо, кружит голова и ветер холодный не

стих…»

А хипа на кон, на хамлёжку — такая пройдоха, но вор её пас — он крутил на Твери

не таких.

У входа в отель на цирлах швейцар и прислуга, никто не видал в Одессе красавца,

как он.

И дамы в фойе зашептали на ушко друг другу: «Красивый, богатый, он умница,

просто шер мон!»

Зашли в номера и раскладка на высшую пробу, одною рукой он шмонал её пухлый

скидняк,

Другою рукой он снимал золотишко, ей-богу, так пальцы играли, что аж Паганини —

слабак!

В окне лунный свет, на кровати меданка приплыла, в ракитном кусту кузнечик на

скрипке играл,

И губы её шептали в бреду: «Милый, милый…», а «милый» уже на малине понты

пришивал.

Прошёл где-то год, и спалили вора под Ростовом, на очной её просили вора

опознать.

Он думал — кранты, по этапу на нары по новой. Спалили, волки, снова мне о

свободе мечтать.

Сидел писарчук и калякал, паршивец, дознанье, она как вошла, так без чувств

прижалась к стене,

Он кинулся к ней, поднял на руки, как в то свиданье, легавым сказал: «Расколюсь,

только чтоб не при ней!»

Она же в ответ обняла его сильную шею, припала к груди, прошептала: «Эй мене шер мон,

Мерси за заботу, поймали, но я сожалею — увы, господа, но тот вор — это вовсе

не он!»